За два года с момента аннексии полуострова мир изменился. Но по обе стороны российско-украинской границы есть люди, которые стараются этого отчаянно не замечать.
Это странный и удивительный парадокс. За минувшие семьсот дней тот постсоветский мир, который мы знали, изменился до неузнаваемости. Аннексия, война, похоронки, мартирологи, сбитый боинг, добровольческие батальоны, волонтерское движение – мы оказались в реальности, которую не ждали и к которой не были готовы. На этом фоне мы даже уже перестали удивляться тому, что экс-президент Грузии руководит Одесской областью, а ведь в каком-нибудь 2013-м подобный прогноз мог автоматически присвоить автору статус «городского сумасшедшего».
Но если вы считаете, что именно это удивляет больше всего, то нет. Больше всего удивляет то, что элиты по обе стороны границы отчаянно пытаются притвориться, что ничего не происходит.
Судите сами. Все, чем заняты российские власти – это попытка сохранить тот алгоритм существования, который был у них до 2014-го. Архитектура их бюджетных трат мало отличается от довоенной. Риторика – за исключением общих мест по поводу статуса Крыма – тоже. Они все так же мечтают о месте в «мировом президиуме», где «концерт великих держав» будет определять партитуру глобальной геополитики. Всю сложность внутренней политики они по-прежнему сводят к перераспределению ренты. С тем лишь отличием, что в условиях дешевой нефти роль «углеводородов», призванных приносить сверхдоходы, постепенно переходит к населению. Которое с удивлением обнаруживает то новые поборы с дальнобойщиков, то новые идеи по увеличению налоговой нагрузки.
Вся публичная риторика Кремля – если сделать поправку на геополитику – ничуть не отличается от довоенной. «Надо немного потерпеть» и «через два года нефть подорожает» – весь горизонт планирования упирается в эти две формулы. Нельзя жить в стеклянном доме и кидаться камнями, но Москва отчаянно не хочет этого признавать. Весь потолок ее мечтаний – это вернуться в формат 2013-го года. В котором единственное пространство дискуссии лежало в выборе кремлевской башни, которая будет осваивать тот или иной кусок бюджетного пирога.
Но не спешите злословить. Потому что точно тем же самым сегодня занят Киев.
Украинские элиты точно так же не хотят замечать растущую пропасть между реальными вызовами для страны и своей собственной компетентностью. Вся политика власти выстроена на сохранении «договорняков». Все реформы упираются в разрыв между «как надо» и тем, «как хочется». Генпрокурор должен быть «своим», карающим избирательно или «понарошку». Правоохранительная система – управляемой и контролируемой. Даже дела против предшественников – тех самых, что сажали нынешних обитателей Банковой и Грушевского в тюрьму – вязнут в паутине договоренностей.
Единственная реформа, на которую отважился Киев – это полиция. Но не надо иллюзий: выкинуть генералов от ГАИ из схем – это всего лишь ритуальная жертва на пути общественного запроса на реформы. Патрульные полицейские не угрожают коррупции в верхах, они не способны стать заслоном на пути рейдерства и крупномасштабного воровства. Этим заслоном способны стать прокуратура и суды. И нет ничего удивительного в том, что реформу первой системы провалили, а реформу второй так и не начали. Вместо этого украинские власти пытаются играть в наперстки с обществом и Западом. На кону формула: как сформировать кабмин, чтобы не потерять контроль над потоками и, одновременно, создать иллюзию реформ ради получения западных траншей.
В этом смысле они ничем и ничуть не отличаются от своих российских коллег: они точно так же мечтают сохранить довоенную парадигму существования, когда любой политик чувствовал ответственность исключительно перед отдельно взятой семьей – своей собственной. В рамках их подхода идеальные перемены в стране – это косметика. Например, биометрические загранпаспорта. Или пластиковые внутренние паспорта. Или десоветизация улиц и городов, которая не затрагивает интересы чьих-либо кланов.
И на фоне этого тотального внутриэлитного консенсуса у двух стран есть лишь одна ключевая разница. Общество.
В России его не существует. Система отношений выстраивается согласно матрице «царь и подданные». Инициатива с мест возможна, если она сводится к очередному проявлению лояльности. Народ воспринимается в качестве ресурса, который можно и должно использовать в тех целях, в которых элита сочтет нужным. Любое давление Кремль воспринимает в штыки, а потому даже у самого явного антикоррупционного расследования нет шансов пробраться хотя бы в телевизор, не говоря уже о судебных вердиктах и прокурорских запросах. Народу отводится одна-единственная роль: просителя, который может отправить царю челобитную.
И именно на этом фоне Украина выглядит контрастно. Потому что здесь левиафана не существует: государство вынуждено согласовывать свои действия с обществом. Неофициальные расследования становятся причиной официальных, отставки под давлением публикаций – реальность. Если в России СМИ пишут с оглядкой на власти, то в Украине власти принимают решения с оглядкой на СМИ. По большому счету, вся страна – это поле битвы между старой системой и обществом за то, кто из них приватизирует себе государство.
И это важное различие. Потому что монолитные системы, нечувствительные к любым внешним сигналам, не способны меняться. В какой-то момент они начинают напоминать динозавров, у которых величина тела обратно пропорциональна размеру мозга. Они не способны реагировать на новые вызовы и, рано или поздно, обречены на вымирание – в силу естественных закономерностей. В то время как у тех систем, что способны эволюционировать – есть шанс.
И именно это внушает надежду.
