«Есть такой анекдот. Пессимист и оптимист. Пессимист выпивает коньяк, морщится и говорит: „Клопами пахнет“. А оптимист ловит клопа на стене, давит его, нюхает и говорит: „Коньячком попахивает“. Лучше был бы пессимистом, который пьет коньяк, чем оптимистом, который нюхает клопов». (Из путинского юмора)
Проснувшись однажды утром, Болтайкин увидел на стене клопа. Клоп никуда не спешил, лениво потягивался и зевал. Затем выпучил на Болтайкина свои нахальные глазища, скорчил жуткую рожу и стал дразниться. То язык покажет, то «козу рогатую» изобразит. Нахальнее клопа видать еще не приходилось. На местных, доморощенных, он совершенно не был похож, – слишком опрятен, холен. От местных все больше каким-то дерьмом тянет, а от этого дорогим коньячком разит за версту. Явно, что подброшен темной ночью каким-нибудь натовским агентом с целью завоевания суверенной жилищно-коммунальной территории, а также для полного порабощения его, Болтайкина, и превращения в некоего хомо недоразвитуса. Может быть, в миссию клопа входило тайно забраться в мозг и подключиться к источнику генерирования? А что, если он успел побывать в голове и, собственно, там уже подключился? Оттого-то теперь так и дразнится… Эта мысль неприятно прожгла насквозь и ушла по горизонтали в пятки.
Но больше факта вторжения во внутренний мир пугало вторжение на болтайкинские законные метры в коммунальных апартаментах глубоко довоенной постройки. Пусть не столь роскошные, не столь богатые, но как ни есть с металлической ванной на кухне за клеенчатой шторкой, с отхожим местом на лестничной площадке (все ж не на улице!), да узким длинным коридором, где соседи умудрялись втиснуть такое количество утвари, что на вывоз ее явно понадобилась бы добрая пара самосвалов. Такая вот есть народная особенность: раз вещь не нужна пока, пусть повисит в коридоре или на антресольке поваляется, но выкинуть – Боже упаси! Зачем же? Вдруг когда-нибудь понадобится, лет через пяток-другой… И пылятся старые половички да стоптанные башмаки, ржавеют давно не работающие утюги и дырявые чайники…
Да-с… Во всем тесно натыканном где ни попадя барахле охотно водились различные насекомые. В том числе и верные спутники коммуналок, – клопы. Подлые, кусючие, но – свои, родные, идеологически подкованные.
С откровенным посягательством на суверенную территорию необходимо было как-то бороться.
«Ведь здесь еще дед мой жил, – не без гордости вспомнил Болтайкин. – Из этих квадратных метров когда-то на фронт ушел… Обнял любимую, бабулю мою, и – ушел… Как это я табличку мемориальную на дверь приладить не удосужился?» – Память о деде была священной. Уступить хоть квадратный метр означало предать эту память. – «Ну, уж нет, буржуйское отродье! Так просто тебе меня не захватить!»
Тем временем клоп заметил, что Болтайкин окончательно проснулся и внимательно его разглядывает. Он сразу перестал корчить рожи. Вместо этого весьма важного занятия, он невесть откуда вытащил маленькую балалайку, повертел ее в тонких лапках и тихонько забренчал.
– Ту-умбу-у ля-а-а не-е-жее-е… – послышался вкрадчивый, чуть хрипловатый прононс, будто из-под спрятанного под подушкой радиоприемника. Но под подушкой точно никакого приемника не было, за это Болтайкин мог поручиться чем угодно. Также как не было его ни на тумбочке у окна, ни у входной двери на гвоздике. Сам гвоздик торчал, торчал со стены обрезанный кусок провода, и все… А вот средство оповещения и увеселения было пропито еще в позапрошлом году и затянуло на чекуню со шкаликом.
Нет, это явно насекомое издавало песенные звуки… Осознать это было сложно, но факт оставался фактом. «Откуда у парня французская грусть?!» – как некогда, мог бы воскликнуть позабытый поэт.
Между тем клоп перестал петь и весело подмигнул Болтайкину.
– Бонжур, мосье!
– Чего? – выпучил глаза представитель отряда двуногих лежащих. – Ты что, немец, что ли?
– Почему сразу – немец? – искренне удивился гость. – Самый настоящий русский я!
– Ха! Ты такой же русский, как я китайский! – хмыкнул Болтайкин, но если бы он сейчас взглянул на себя в зеркало, то доводы его могли бы показаться не очень убедительными.
– Обижаете, мосье! Как есть чисто русский! – чуть обиженно ответило насекомое. – Мои далекие предки прибыли в края ваших предков вместе с войсками прославленного Наполеона Бонапарта из цивилизованной Европы. С тех пор и обитаем в этих диких местах. Конечно, в памяти на генном уровне еще многое всплывает… Коньяк, например… Еще шансон, круассаны и прочее…
– Ишь ты! – хмыкнул Болтайкин. – И много вас таких «русских» развелось?
– Популяция наша многочисленна. Сначала жили скопом, словно индейцы в резервации, но после того, как доблестные защитники матушку Москву спалили, пошли мы по Расеюшке, по городам и весям странствовать… Теперь кто где… А меня вот в вашу дыру занесла нелегкая, – вздохнул клоп и тайком вытер слезу (или что там у них, у клопов, бывает).
– И как же это тебя занесло… в нашу дыру-то?
– О, всему виной моя тяга к странствиям!.. Очень в Париже хотелось побывать, на родине предков. Укусить на Монмартре какую-нибудь знаменитость, – что может быть прекраснее?! А потом уж, как говорится, можно и помереть спокойно… И вот как-то в захудалой забегаловке довелось подслушать разговор двух дальнобойщиков. Один из них бахвалился, что на днях отчаливает в Европу с каким-то особо важным грузом… Я понял, что это и есть мой шанс, возможно последний, поскольку век наш насекомый не слишком долог… И, в общем, за шиворот ему и нырнул. Только тот гад оказался треплом и сволочью препоследней. Каналья, как предки выражались. Ни в какую Европу он не ехал, а ехал совсем в противоположную сторону… Это я уже понял позднее, когда за окошком пейзажи увидел и ужаснулся. Не очень приличные пейзажи, мосье Болтайкин!..
– Ты откуда знаешь, как меня зовут? – выпучил глаза хомо диванус. Очень мутный тип, очень… Ишь как ловко заливает! Но в ухе-то, небось, проводочки успел подключить?
– У вас на комоде лежит повестка в суд за уклонение от уплаты алиментов… Гражданка Болтайкина желает взыскать с вас 100 тысяч… И отправить на принудительное лечение, как лицо, склонное к…
– Дура она набитая, вот что я скажу!.. – возмущенно воскликнул уклонист-алиментщик. – И денег она никаких не получит! Денег ей захотелось! Гляди какая!.. – Затем, уже чуть успокоившись, он снова скосил глаз на клопа. – А ты что же, и читать умеешь?
– Обижаете, мосье… – обиделся клоп. – Кто же в наше просвещенное время не умеет читать?
Если не уметь читать, то можно вовремя не различить, чем в помещении сейчас брызнуть собираются, – то ли освежителем воздуха с морским ароматом, то ли дихлофосом каким ядовитым… Совершенно не ароматным. Или вот кирнешь по неосторожности вместо коньячку эдакого «новичка»! – и клоп тихонько захихикал. Это показалось Болтайкину еще более подозрительным: о каких таких новичках он говорит? Что-то тут дело нечисто!
– А ты кто вообще такой? – строго покосился на непрошеного гостя бдительный «мосье».
– Эээ… Простите, что сразу не представился… Меня зовут Шатай-Валдай!
– Как?..
– Шатай-Валдай. У нас в роду у всех такие имена. Дед мой прозывался Бодал-Урал, папашку – Алягер-Селигером звали, а я вот – Шатай-Валдай. Был еще братан – Катай-Алтай, но он давно пропал и о нем ни слуху, ни духу. Братан в кухонном буфете жил, и с ним куда-то в далекие края укатил… Может, сейчас уже даже в Париже, в каком-нибудь кафешантане прижился на теплом местечке, пощипывает круассаны вдоволь… А по выходным перебирается в Лувр и наслаждается шедеврами искусства, покусывая интуристов-ротозеев, – вздохнул клоп и снова украдкой вытер слезу.
– Стало быть, братан в буфете укатил, а ты теперь тут… у меня на жилплощади прохлаждаешься? – задумчиво резюмировал Болтайкин.
– Прохлаждаюсь, – кивнул Шатай-Валдай. – Чему, признаюсь, не очень рад… Может быть…
– Что – «может быть»?
– Может быть, вы когда-нибудь тоже мечтали побывать в Париже?
– Чего я там не видал, в этом вашем Париже?
– Да всё не видали! Один только Лувр можно бесконечно рассматривать… А башня Эйфеля? А виды с нее?! Это же потрясающие по красоте виды, хочу вам сказать!
– Дался мне этот Лавр с эйфелями! Меня и мои виды вполне устраивают, – угрюмо ответил Болтайкин. – И вообще… Чего ты ко мне прицепился со своими парижами? Я, может быть, подлая твоя морда, свои пейзажи хочу смотреть, а не какие-нибудь там… заграничные!.. Чем наши пейзажи хуже?
– О, ничуть не хуже! – поспешно ответил клоп. – Но вот полуразвалившаяся труба не работающей котельной все же несколько портит вид… И свалка у соседнего дома тоже могла бы быть поприличнее… компактнее, что ли… эстетичнее… Вот и надпись на заборе не очень приличная… А ведь мимо прохожие ходят, и все читать умеют! Да и серая дымовая завеса как-то тоже колорит не украшает…
– Иди ты знаешь куда со своими колоритами?! – прохрипел Болтайкин возмущенно.
– Виноват… Каждый, конечно, сам выбирает свой пейзаж и что читать на заборе… Мне, право, неловко, что стал причиной вашего гнева! По этому поводу…
– Ммм?..
– Не желаете ли коньяку, мосье Болтайкин? Может быть, сходим куда-нибудь, посидим-покалякаем, опрокинем по рюмашке?
– Не люблю я коньяк, – тоскливо сглотнул слюну Болтайкин. – Очень уж вашим братом смердит… То ли дело водочка! Холодненькая! Запотевшая!
– Водку пить – себя не уважать. Водку пьют даже сапожники и приемщики стеклотары… Никакого престижа!
– Много ты понимаешь! Не ваше тараканье дело, кто что пьет. Один пейзажами любуется, другой пьет, чего душа пожелает!
– Да, конечно! В этом и есть свобода выбора, – согласился Шатай-Валдай и снова взял в лапки балалаечку. – Ту-умбу-у ля-а-а не-е-жее-е… – тоскливо затянул он, и кто знает, не чудные ли виды Монмартра привиделись ему в данный момент? Не сытая ли, розовощекая знаменитость проплыла в этот миг перед его взором, которую так заманчиво хотелось тяпнуть за какое-нибудь интересное место?
Болтайкин в это время молча лежал и таращился в потолок. По ледяным торосам треснутой штукатурки «мчались танки, ветер поднимая»… Где-то там, в одной из грозных машин он видел и себя.
– А дед твой воевал? – неожиданно спросил он.
– Куа? – прервал свое пение клоп и растерянно вылупил зенки.
– Спрашиваю, дед твой воевал? – раздраженно повторил Болтайкин. – И нечего тут квакать, не лягушка, поди…
– Нет. Дед не воевал. Молод еще был… А вот прадеды – да, те воевали. Помнит наш род и нетопленные блокадные помещения, и сырые стены землянок… Жуть, какие сырые! Сплошной насморк, ревматизм… куда уж в таких условиях о размножении думать! Трудно было…
– Это хорошо. Значит, ты меня понимаешь…
– Тут и понимать нечего! – воскликнул клоп пискляво. – У кого-то потолок со времен развитого социализма не белился сроду, мебель шашелем источена насквозь, а кто-то кафель драит до зеркального блеска, дезинфикаторами всякими квартиру травит, мол, за чистоту они бьются, – просто житья нет! А вы, например, давно ёршиком в уборной пользовались?
– Чего? Каким еще ёршиком? – оторопел Болтайкин.
– Вот и я говорю! Не сомневался в вашей каноничности. Конечно, с одной стороны, хотелось бы побывать в райских местах, поглядеть на блага мирские, а с другой… тут привычнее… И безопаснее… Можешь быть спокойным, что не получишь в нос порцию «Доместоса» или какого-нибудь прочего дихлофоса… Нам, как коренным жителям здешних широт, очень по душе такое добрососедство и мирное сосуществование!
– Ну… чего уж… – подобрел Болтайкин, однако на душе что-то продолжало копошиться и тревожить. Явно, неспроста задабривал сейчас его этот субъект… Ох, неспроста!
– Должен по секрету признаться, что с опаской смотрю в будущее, – вздохнув печально, продолжал свою тираду Шатай-Валдай. – Оглянитесь, мосье Болтайкин! Цивилизация наступает! Она наносит сокрушительные удары по вековым устоям и канонам! Она уже не стучится в дверь, а выносит ее целенаправленным взрывом! Можно, конечно, попробовать отбиться, разместить на жилплощади стратегические бомбардировщики и баллистические ракеты, установить разные комплексы систем ПВО… Но вряд ли это поможет. Остается только надеяться на упрямость нашего среднестатистического гражданина. На его твердолобость… эээ… точнее, устойчивость… и неподатливость к переменам. Цивилизация с трудом пролезает в щели дремлющего сознания. Каноническая лень… или, как бы это помягче… пассивность… она спасает пока что эту священную территорию от неминуемого поглощения цивилизацией! А где цивилизация, там нам, мелким творениям Создателя, жизни нет. Впрочем, как и вам, творениям покрупнее! Вытравят напрочь!
– И что ты предлагаешь?
– Держаться. Изо всех сил держаться! Ни в коем случае не поддаваться на манящие огоньки разных благ и наступающих технологий! Закрывать магазины разной оргтехники, особенно бытовой химии! Все эти денатураты, дихлофосы и прочие химикаты нужно уничтожать без промедления. Напридумали, понимаешь, «Клопоморов», а это, хочу заметить, уже геноцид натуральный! Как будто от нас вред сплошной… А ведь мы даже муху не обидим. Не без того, чтобы цапнуть кого-то под мышкой или еще где в щепетильном месте, но это же не со зла, а шутки ради, чтоб не зазнавались особо. А так, если присмотреться, – мы самые мирные существа на свете!
– Чего же сразу – уничтожать? Дихлофос, между прочим, еще и нюхать можно, – веско заметил Болтайкин. – Очень хорошо штырит!
– Фи! – аж подпрыгнул клоп. – Как можно? Для этого есть много различной парфюмерии! Как можно вдыхать в себя подобную гадость?
– Много ты понимаешь… Вот тут ты и попался! Никакой ты не русский, а самый настоящий засланный шпион! Русский бы клоп нюхал дихлофос в две ноздри и наслаждался жизнью! – зловеще нахмурил брови Болтайкин, но внутренне обрадовался, что вовремя раскусил врага и не повис подобно глупой рыбешке на ловко заброшенном крючке. Ишь, как славно обработал мозги, коньячком он собрался угощать! Самое что ни на есть натуральное буржуйское отродье!
– Я местный! – ошалело пробормотал Шатай-Валдай. – Мои предки…
– Катись ты со своими предками знаешь куда?!
– Но это так, смею вас заверить! Однажды я даже пробрался в Кремль в кейсе одного чиновника и цапнул за пикантное место знаете кого?!
Болтайкин ошалело вытаращился на клопа и тяжело сглотнул.
– Так что мы с вами едины! Братья по несчастью. И это большое счастье! Живем в одинаковых условиях, мыслим практически теми же категориями и одного желаем! Чем мы отличаемся друг от друга?
Стерпеть подобную наглость было уже невозможно.
Болтайкин с трудом приподнялся со своего лежака, немного посидел, обретая уверенность. Затем в сердцах плюнул, помянул наискосок то ли клоповью, то ли еще какую маму, осторожно поднял с пола драный тапочек и со всего маху шмякнул им по стене.
В комнате тотчас резко запахло коньячком…
