Судьба российского рока настолько же причудлива, насколько и судьба российского православия. Когда-то они все были частью протеста против системы — чем-то из мира андеграунда и несогласия шагать в ногу. Однако испытание конформизмом выдержали не все. И вот уже спустя четверть века мы видим новую реальность. В которой и те и другие превращаются в идеологов вертикали, притворяясь, при этом, все теми же бунтарями.
Время колокольчиков
Все то, что мы называем русским роком, родилось в эпоху модерна. Того самого, где слово равно действию, где за поступком следует ответственность, где «тысячи слов» ничего не стоят в тот момент, когда важна «крепость руки». Часто говорят, что сила русской литературы в том, что она заполняла смежную нишу отечественной философии. Если так, то русский рок одновременно выполнял роль русской поэзии.
Он был больше и шире самого себя. Существовал большой мир официальной энтропии, а потом выходил Цой и ставил своей эпохе диагноз. В тех текстах не было розовых очков – там было бунтарство, антисистемность и все то, что потом Кураев назовет «борьбой за право думать». Беззубость текстов дарила их автору статус прирученного поэта – и изгоняла из лагеря коллективного «сида вишеса».
А потом случились нулевые, и каждый российский Сид Вишес поспешил стать Иосифом Кобзоном. Включая и автора этой пророческой формулы Костю Кинчева. Их одомашнили – примерно так, как одомашнили «Ночных волков». Сурков писал тексты для «Агаты Кристи», Путин брал в поездку на желтой «Калине» диски «Чайфа». «Околоноля» – это ведь в том числе и оценка социальной значимости рок-кумиров нулевых. Из протестно-злого русский рок все быстрее дрейфовал в сторону буржуазно-сытого, где лиричностью переживаний подменялось право говорить правду. Вместо обнаженного нерва – обезболивающий укол тщательно дозированной эмоции, густо перемешанной с ностальгией для поколения сорокалетнего офисного планктона.
В минувшее десятилетие рок стал разновидностью музыкального мейнстрима, бизнесом на стремлении к безопасной фронде. Главные темы в творчестве скатились к хрестоматийному «меня никто не любит», или же «меня никто не понимает», или, на худой конец, «ну и хрен с ними со всеми». При этом самих рок-исполнителей как бы любили, старательно понимали и уж точно пальцем на дверь не показывали.
В нулевые публика была готова назвать рокерами всех, кто не поет для пубертатного возраста. Для нее это была форма самозащиты – слушать рок-музыкантов означало иметь право отождествлять себя с интеллектуальным меньшинством. Это было время постмодерна. Тотального пересмешничества, безответственности и лаунжа. Многие этого искушения не выдержали.
Давиды и Голиафы
Потому что в последние пару лет старый уютный мир рухнул. Война – это всегда модерн, и Россия после Крыма и Донбасса в него вновь погружается. В этой новой старой реальности всем и каждому вновь приходится определяться со своей стороной баррикад. Появились вопросы, на которые можно дать лишь односложные ответы – в такой ситуации сложно выступать «за все хорошее против всего плохого».
И в этот момент те, кого принято было считать рокерами, оказались перед выбором. Потому что рок – это всегда контрсистема. По логике вещей если ты бунтарь и пришло время лезть на баррикады, то они должны быть оппозиционны властной вертикали. Но влезать в собственную двадцатилетнюю шкуру в тот момент, когда тебе уже скоро пятьдесят – некомфортно. Многие предпочли альтернативу.
Ведь вся медиавойна последних двух лет – это дискуссия о том, кто здесь слабый, а кто сильный. В традиционной этике принято сочувствовать тем, чья нравственная величина обратно пропорциональна физической. Давиды против голиафов, спартанцы против персов, польская кавалерия против танков Гудериана – в таких схемах моральная поддержка всегда достается слабому. Потому что сражаться против превосходящих сил – это торжество духа над обстоятельствами. И именно за этот штандарт весь минувший год ведут информационную войну Киев и Москва.
Когда Москва говорит, что не является стороной войны в Донбассе – это не только геополитика. Это еще и борьба за этику. За право транслировать происходящее как битву украинского дракона с сепаратистским Ланселотом. Потому что если назвать вещи своими именами, то окажется, что не украинский Голиаф сражается с донецко-луганским Давидом, а, наоборот, – триста украинских спартанцев держат оборону у Фермопил против армии с двуглавыми орлами на знаменах.
И неслучайно в неофициальных комментариях сторонников Кремля ситуация последнего года подается не как война большой России против маленькой Украины, а как эпическая битва «русского мира» против «западного». Как героическое сопротивление осажденной крепости, которую хотят взять штурмом либеральные щупальца мирового гегемона.
И чаша этого выбора не миновала российскую рок-музыку. Выбор прост: можно быть солидарным с меньшинством и выступать против желающего повоевать государственного Левиафана. А можно объявить саму Россию контрсистемой, которая противостоит большому и сильному Западу. И продолжать ощущать себя бунтарем, выходя на сцену во время праздничного концерта по случаю Дня полиции.
Поезд, который снова в огне
Последние двадцать лет мы жили в эпоху, когда можно было быть сторонником самых разных – порой взаимоисключающих – вещей. Например, империи и Довлатова. Любить первую за мощь и силу, а второго – за остроумие и искусство грустных улыбок. Можно было уважительно отзываться о Сахарове и рассуждать о достоинствах гонки вооружений. Смешение логик никого не ставило в тупик – время постмодерна характеризуется неразберихой жанров. Но это время закончилось полтора года назад.
Мы снова вернулись на тридцать лет в прошлое. Уж коли ты поддерживаешь войну в Афганистане, то для тебя не поддержавший ввод войск Бродский как минимум оппонент. Если ты любишь Советское государство, то для тебя Довлатов – кляузник, высмеивавший великую страну. Мы вновь окунулись в реальность, которая лишена права на двоемыслие. Впрочем, не исключаю, что нам сейчас объяснят, что Сергей Донатович всю жизнь только и делал, что выступал за сильную руку и приоритет коллективного над личным. Только кто ж в это поверит.
Нет ничего удивительного в том, что русский рок сегодня оказался в той же ловушке, в которой оказались духовные отцы. Тридцать лет назад и те и другие были контрсистемными, но испытание благополучием, искушение быть частью реального большинства, ощущая себя при этом в роли гонимого меньшинства, оказалось слишком сильным. Многие не выдержали. Но сегодня, как и когда-то, эстетическое уже более неотделимо от этического. А музыка, которую вы слушаете, – уже чуть больше, чем просто аккорды и рифмы.